Отец, поднявши дочь, стоял недвижно, потом, прижав дочь ближе к сердцу, понес ее по шаткому мосту так осторожно, бережно, как никогда и никого на свете не носил. И все шептал одно лишь слово: "Живая, живая." Да, Даута была жива, но в обмороке пребывала. Не вынесла душа всех потрясений. А князь в сердцах клял пастуха безбожно: "Будь проклят на века, пастух, виновник бед! Шакалы чтоб терзали твое сердце и днем, и ночью... на том свете." Себя князь не винил ни в чем. Его кызча, единственная дочка, была в его руках жива, но без сознанья. И он забыл на дочь обиду. Князь чувствовал биенье ее сердца, глазами видел - спасена она, а сердцем все еще не верил и убеждал себя в том, что теперь-то он дочь убережет, а если та сейчас не пожелает выйти замуж за богача, то это не беда, пусть подождет... немного. Ведь время души лечит. Он это знал и понимал прекрасно, ей надо дать забыть кошмар последних дней, забыть все-все, что раньше было, чтобы душа ее очистилась от скверны. Конечно, это будет нелегко, но это уж его забота. Закроет за семью замками, за каменной стеною Замка от глаз дурных и будет сам глядеть на дочь свою и жить лишь только ею. Нет, запирать ее никак нельзя. Запреты и запоры ей повредят, она не выдержит - сойдет с ума. Дочь чувствовать должна свободу. Да, это верное решенье. Взять под надзор, но чтоб она не видела, не знала и не замечала, не чувствовала за собою слежки. Веселье - вот что вернет ее к нормальной жизни и на ноги поставит. "Я окружу ее подружками и няньками-старушками, заботой, как и прежде. Аллах вернет ее любовь ко мне и отношения, какие были прежде.
