Отец, поднявши дочь, стоял недвижно, потом, прижав дочь ближе к сердцу, понес ее по шаткому мосту так осторожно, бережно, как никогда и никого на свете не носил. И все шептал одно лишь слово: "Живая, живая." Да, Даута была жива, но в обмороке пребывала. Не вынесла душа всех потрясений. А князь в сердцах клял пастуха безбожно: "Будь проклят на века, пастух, виновник бед! Шакалы чтоб терзали твое сердце и днем, и ночью... на том свете." Себя князь не винил ни в чем. Его кызча, единственная дочка, была в его руках жива, но без сознанья. И он забыл на дочь обиду. Князь чувствовал биенье ее сердца, глазами видел - спасена она, а сердцем все еще не верил и убеждал себя в том, что теперь-то он дочь убережет, а если та сейчас не пожелает выйти замуж за богача, то это не беда, пусть подождет... немного. Ведь время души лечит. Он это знал и понимал прекрасно, ей надо дать забыть кошмар последних дней, забыть все-все, что раньше было, чтобы душа ее очистилась от скверны. Конечно, это будет нелегко, но это уж его забота. Закроет за семью замками, за каменной стеною Замка от глаз дурных и будет сам глядеть на дочь свою и жить лишь только ею. Нет, запирать ее никак нельзя. Запреты и запоры ей повредят, она не выдержит - сойдет с ума. Дочь чувствовать должна свободу. Да, это верное решенье. Взять под надзор, но чтоб она не видела, не знала и не замечала, не чувствовала за собою слежки. Веселье - вот что вернет ее к нормальной жизни и на ноги поставит. "Я окружу ее подружками и няньками-старушками, заботой, как и прежде. Аллах вернет ее любовь ко мне и отношения, какие были прежде. Ведь дочь должна понять отца, он хочет ей добра и счастья. . . счастья и добра. Себе ж оставить лишь о ней заботу. А гость? Нет, не сейчас. Потом. И никаких гостей, пока она сама не пожелает. Сию ж минуту отказать. Когда ж она придет в себя, уйдет болезнь, забудет пастуха, тогда и можно говорить. . . Отца вдруг мысль дурная посетила, засела крепко в голове: а вдруг она была близка с проклятым пастухом: "Тьфу, трижды на тебя, безродное отребье." Нет, нет. Не может быть того! А вдруг? Нет, нет. Быть этого не может никогда. И в то же время мысль его терзала: "А почему бы нет? Смогла ж она влюбиться в пастуха? Всевышний, упаси нас от позора." А руки крепче прижимали ношу, и сердце становилось мягче. Что б ни было, она жива, и это главное. Уж если что, никто об этом не узнает, никто не вынесет из замка сор. Уж он об этом позаботится. Хотя, как можно замок набросить на чужие рты? "Аллах! О чем я думаю, что говорю? Дочь жива, и это главное, а время вылечит любой недуг." Князь резко оборвал дурные мысли и грозно слугам приказал: "Вы уберите тело пастуха прочь с глаз моих, чтоб не было о нем ни слуху, и ни духу. Унесите, похороните, закопайте, с землей сровняйте, чтоб не было следа, чтобы слеза княжны не знала, где упасть." И тут же слуги спустились вниз, но не успели подойти к Али, как вдруг на их глазах взбурлилась речка, вышла из берегов, поднялась и пеной обняла Али и в водную пучину тело унесла. Барашки водные вернулись, второй волной Дружбана подхватили и смыли кровь, как будто слезой умыли камни. Вода мгновенно спала, и в воду канули следы. Никто Али с тех пор не видел, лишь в душах у людей тот след остался навсегда. Из поколенья в поколенье передается эта быль, давно уж ставшая легендой. И Аликоновскую речку именуют в честь Конова Али. Она бежит и по сей день, рассказывая всем историю любви, и лишь влюбленные журчанье понимают - язык любви один для всех на свете.

Три дня, три ночи Даута лежала, бедняжка не могла прийти в себя. Отец дочь окружил заботой. Ночами сам сидел он у постели и в разговоре безответном просил прощения за все, но дочь к мольбам отца была глуха. В бреду каком-то возражала и бормотала непонятно что. Отец надеялся и верил. Князь прикрепил к ней новую служанку, а прежнюю услал в аул подальше. Он строго-настрого всем запретил рассказывать о том, что было, когда княжна придет в себя, или напоминать о прошлом ей. "Быть может, дочь забудет все, что было",- так говорили знахарки ему. А на четвертый день, когда бессонными ночами изнуренный, князь удалился на покой, с княжной осталась лишь служанка.

В бреду Даута нечаянно рукой коснулась амулета, висевшего на шее у неё. Он раньше согревал ей душу, сейчас же как-то странно давил на грудь и жег, как будто что-то вспомнить заставляя. Княжна схватила амулет-сердечко, зажала крепко в кулачок и к сердцу, как цветок прижала. Ее вдруг озарило, пришло к несчастной просветленье, и вспомнила отчетливо она, откуда взялся этот амулет. Тот вечер не забыть ей никогда. Довольные, они с Али сидели под старою чинарой у костра. В тот день им очень повезло, Али перехитрил неуловимого архара, убил и тушу притащил к костру. Они тогда за много дней впервые поели сытно, и помнится, в тот вечер, Али и вырезал из дерева два амулета. Один из дуба, а другой березовый. Он бережно отшлифовал на камне два маленьких сердечка-амулета. Она еще дала ему булавку, и он отверстия в них сделал, а вместо нитей продел в них жилы из архара и со словами: "Люби и помни!" - она сердечко из дуба бережно повесила Али на шею. То самое проделал и Али, и ей добавил: "Вручаю свое сердце на всю жизнь!" - и амулет повесил ей на шею. В тот вечер у костра, свидетелями были луна и звезды. Тогда и дали клятву верности они, поцеловав друг у друга амулеты в знак вечного согласия. Али ей тихо на ухо сказал: "На всю оставшуюся жизнь и даже после смерти." Она сказала: "Босяком тебя назвал отец мой, значит
- я босячка, раз замуж за тебя хочу пойти." Долго тогда они смеялись этой шутке и были счастливы. Княжна очнулась от того смеха и будто не было тяжелого кошмара, глаза открыла широко и посмотрела ясным взглядом, силясь понять, где она и что с ней происходит. Увидев вместо Али служанку, с недоумением спросила у нее: "Где я?" - "Дома, дома", - поспешно успокоила обрадованная пробуждением служанка. Княжне все не хотелось расставаться с приятными воспоминаниями. Сосредоточившись, она внимательно всмотрелась в обстановку, ощупала руками все вокруг и, не найдя того, кого искала, вдруг позвала: "Ай-ли?" Имя Али она произнесла довольно странно, по-своему, растянуто, со вздохом: "А где Ай-ли?" "Погиб, погиб, нет больше пастуха уже три дня",- поспешно брякнула служанка, на радостях забыв о княжеском наказе, и тут же до смерти сама перепугалась. Что будет с ней теперь? Князь точно ее не пожалеет, не пожалел же он родную дочь. - "Как погиб?" - воскликнула княжна. "Не знаю, госпожа",
- ответила служанка, боясь сказать ей остальную правду.
- "Я ничего не помню, что со мной случилось, и почему лежу одна?" Она пыталась напрячь всю память, но как ни силилась - припомнить не могла, лишь слезы от натуги потекли. И вновь княжна в беспамятство вдруг впала и стала бредить, звать Али. Служанка поняла свою ошибку слишком поздно, не надо было правду говорить. Теперь что делать, как ей быть? Ведь князь казнит, коль все узнает. Она решила скрыть, что приходила Даута в себя, и с ней она недолго говорила . А как решила, так и поступила.
А Даута и днем и ночью бредила, и все звала Али: "Ай-ли? Ай-ли?" На ночь девятую, во сне или в бреду, она все ж дозвалась, увидела любимого. Али явился ночью перед ней, бесформенный, расплывчатый какой-то, но все же в человеческом обличье. Он подошел неслышно к ней, чуть наклонился, но не прикасался, как будто сам того боялся. Он что-то ей невнятно говорил, но разобрать его речей она была не в силах. Княжне казалось, что он с собою звал ее, она не возражала, подняться только не могла. Выспрашивала у Али, где был и почему так долго не являлся, она его уже так долго ждет. . . Он слушал, иногда кивал, но было ей неясно, он понимал ли то, о чем она ему твердила. Вдруг окропил Али ее то ли водой, то ли бальзамом. Она почувствовала сил прилив, ей стало легче, но все ж она подняться не могла. Али поднес бальзам к своим губам и чуть смочил их, и Даута услышала его. Он очень тихо говорил, как полушепотом, но все отчетливо, понятно: "Завтра встанешь утром и пойдешь гулять. Выйди за Замок через мост, пройди вниз по течению реки на триста тридцать три шага, остановись. И справа, недалеко от речки, растет могучий дуб, он там один такой, его ты знаешь. В траве, у дуба, чуть заметный камень, ты подними его, из-под него ударит родничок ключом здоровья. Чудо-вода та называется нарзаном - напитком богатырским. Он старых молодит, больных и немощных с постели поднимает, и ставит на ноги калек. Он даже мертвых оживляет, но лишь на миг, чтоб вспомнить жизнь смогли. Я сам напился, чтоб прийти сюда, тебя увидеть и услышать." Он быстро прошептал, как будто время подгоняло: "Три дня подряд, три раза в день: утром, в обед и вечером исправно пей нарзан - и ты забудешь все болезни." И после этих слов Али исчез, как будто вдруг сквозь землю провалился.

Проснулась Даута, когда как раз пришел отец ее проведать. Служанка непробудным сном спала. Княжна вольготно потянулась, глаза открыла и вдруг отчетливо сказала: "Как долго я спала, уж солнце за окошком высоко." Опешил князь, не знал, что и сказать. Собравшись с духом, радостно ответил: "Доброе утро, дочь моя. Оно действительно сегодня доброе. Хвала Аллаху, выздоровела ты." "Отец, хочу сегодня я пройтись за Замок,- (о речке не сказала ничего),- я прогуляюсь, мне станет вовсе хорошо, надеюсь, ты не возражаешь?" - "Да, что ты, что ты? Гуляй сколько твоей душе угодно, лишь бы скорее поднялась. А может, тяжело так сразу далеко идти?" "Нет, нет, отец, мне не препятствуй, я за три дня гуляючи, поправлюсь." Она не рассказала о виденье. Зачем пугать отца своими снами? На том и порешили, и князь был рад-радешенек безмерно. Все ж осторожно выспросил, как далеко она пройтись желает. Узнав, что близко, совсем рядом, обрадовался несказанно. Он выделил ей множество служанок и, будто маленькой девчонке, нянек. И незаметно окружил то место намертво охраной, да так искусно спрятал всех, что их не видно было вовсе, будто травою заросли или в кустах срослись с природой, или надели шапки-невидимки. Княжна из Замка вышла с женской свитой, они неспешно перешли чрез мостик и пошли вниз по течению реки. Она, гуляючи, так непосредственно себя вела, никто и не заметил, что княжна шаги считала, высматривала тот заветный дуб. Остановилась. Отсчет закончен - триста тридцать три. Направо глянула и сразу на поляне увидела тот одинокий дуб, он с детства был знаком ей. Чуть ближе подошла, а вот и круглый камень, и небольшой, и гладкий. Обычный серый камень ничем не отличался от других, лишь ободочек между верхней частью и той, что находи-лася в земле, был ярко-ржавый. Да, это он и есть, сомнений нет. О нем Али сказал ей прошлой ночью. "Я посижу здесь, отдохну немного, - сказала нянькам и служанкам Даута, - а вы пройдитесь, погуляйте, нарвите на венок цветов. Кто самый лучший мне венок сплетет, тому в награду дам свое колечко." Все позабыли о наказе князя - не оставлять княжну одну - не отлучаться ни на шаг. Подумали: "Куда ей деться?" - и бросились цветы искать.
Все разбрелись, княжна одна осталась. Присела возле камня, приподняла тихонечко его и отложила в сторону. Не выемка, а чудо-чаша круглой формы из рыжих камешков, как будто кто-то их выложил рукой. Дохнул из чаши резкий запах, да такой, что даже слезы набежали на глаза, а чаша ржавая наполнилась мгновенно кристально чистою водой. Даута наклонилась над той чашей, и видит, что вода живая - змеею зашипела та, потом запенилась и закипела, воздушными покрылась пузырьками, как будто бы в котле у знахарки варилось зелье и источало запах странный. Неужто это колдовство? Не по себе ей стало, страшно: быть может, чаша эта с ядом. Кто знает, что она несет княжне. Нашло на Дауту какое-то затменье, и медлила с решением она, лишь руку опустила в чашу. Вода в жару студеною казалась, как будто мертвым холодком повеяло из ржавой чаши. Даута руку живо убрала, рука была вся в пузырьках, вода на коже, как живая. Приятное покалывание в руке, как будто бы ей силу придавало. Как быть? Большая чаша перед Даутой, а в чаше той, то ль яд, что смерть ей принесет, то ли живительная влага, несущая больному исцеленье. Княжна недолго колебалась: может быть, Али забрать ее к себе желает. А может, говорил он правду ей, и эта чаша ей вернет здоровье. Она была на все согласна, ведь воду эту предложил Али. "Я выпью эту чашу, если ты так хочешь. Желаешь видеть меня рядом - я с радостью иду к тебе." Ладонями нарзана зачерпнула и поднесла решительно ко рту, и первый сделала глоток: "Аче-су, - вырвалось у Дауты, - кислая вода." Она черпала пригоршнями нарзан, пила спокойно, пока не напилася вдоволь. Нарзан щипал язык, покалывал в носу, но тело сразу будто пробудилось и бодростью налилось, как после крепкого вина или кумыса. Напившись, Даута на место возложила камень, нарзан исчез, как будто испарился. И вовремя: служанки прибежали, в руках у каждой было по букету. Они вокруг княжны уселись и принялись плести свои венки. Венки у них на славу получились: красивы, ярки, дивно хороши. Из всех один все ж выбрала княжна, колечко отдала, как обещала, венок надела на свою головку. Красив и ярок был венок. А остальные она велела бросить в речку
- для гаданья. Пускай плывут венки по водной глади, и пусть река распорядится ими. Три раза в день, три дня подряд, как наказал Али, ходила Даута к большому дубу на прогулку, нарзан пила и ожила, как будто вовсе не была больна. Ночами ей не снилися кошмары. На ночь четвертую она опять увидела Али. Он - водяной. Али был холоден, во взгляде не было ни ласки, ни тепла, одна печаль да горькая тоска. В глубокой той тоске зеленой, но в тихой заводи он величаво восседал на вьющемся зеленом троне. У ног Али сидел Дружбан, он преданно служил ему и там. Али почесывал и гладил пса, Дружбан довольно закрывал глаза. Али сидел один среди русалок - их трудно было даже сосчитать - они в движенье были постоянно и грациозно плавали пред ним, заигрывать пытаясь с водяным. Любовно все смотрели на Али, с почтеньем называли Сув-Али, что значит - Водяной Али. Они старались угодить ему, но он на них не обращал вниманья и повторял лишь имя: "Даута". Ей трудно было все понять, мешала водяная гладь, она все звуки поглощала, что он кричал, она не понимала, но имя свое слышала сквозь воду. Русалки все в венках. Али был так красив, но был он без короны. Вдруг ясно слышит Даута: "Сплети венок мне из цветов, чтоб отдохнула голова моя, - просил ее он голосом печальным.
- Я здесь томлюсь один, тебя я жду напрасно: ты не пришла, нарушив обещанье." Потом он слово длинное сказал, но слова этого не знала Даута. Она проснулась и вспомнила тот сон с начала до конца. И вот она решила не медля на поляну ту пойти, где дуб растет, насобирать цветов, сплести венок и бросить в речку, доплыли же другие до русалок, так доплывет и этот до Али. Она сама цветов насобирала, сама сплела венок, ее подружки да няньки пели песни ей все те, что петь любил Али. И к речке подошла княжна сама, и никому за ней идти не разрешила. "Али, ты у меня просил венок, я принесла, сама сплела его из тех цветов, что ты любил при жизни. Не помню я, как получилось так, что ты ушел, а я осталась здесь. И мне никто помочь не хочет вспомнить. Сейчас я выздоровела, но жизнь мне в тягость без тебя. Возьми венок от сердца, а с ним печаль и думы тяжкие мои." И опустила бережно венок на воду, река не понесла его, он не тонул в воде, как будто его кто-то придерживал рукой. И вдруг в венке на водной глади увидела сердечко-амулет, то был, конечно, амулет Али, он на воде держался, не тонул. Княжна нагнулась, чтобы взять его, но амулет вдруг на воде стал слово длинное писать, то слово, что во сне она пыталася понять, да только не могла: "Клятвопреступница." Она схватила то сердечко, к губам прижала и поцеловала, потом повесила к себе на шею рядом со своим. Теперь ей стал понятен слова смысл. Наплакавшись и слезы вытерев, она пришла к служанкам. Те все пели, так ничего и не увидев, что случилось. Княжна, вернувшись в Замок, решила все сама узнать. Как получилось, что прыгнув со скалы, она осталась жить и не разбилась. Не может быть, чтобы никто не знал. Ей кто-то ж должен это объяснить. А амулет Али терзал, давил ей душу, взывая к справедливости. А это слово, написанное на воде, стояло сейчас перед глазами - "клятвопреступница." Даута велела служанку прежнюю найти и в Замок тайно привести. Служанка бывшая ей предана была, и Даута ее любила. После их побега служанка та попала вдруг в немилость, и князь ее из Замка сразу выслал, считая, что она бежавшим помогла. Он не ошибся, хотя служанка в этом не призналась. Ее нашли в ауле отдаленном и ночью незаметно привели, чтоб князь, не дай бог, не узнал про это. Зухра была княжне подругой верной, они всегда и всюду были вместе. Княжна Зухре все мысли доверяла, и жили они душа в душу. И, несмотря на то, что князь с ней так жестоко обошелся, на Дауту она зла не держала, и всей душой по-прежнему любила. Зухра обрадовалась, увидав княжну, и та была ей рада, как сестре. Зухра на радостях расплакалась. Когда же успокоилась, княжна ей с горестью сказала: "В этом Замке никто не говорит мне правду. Как видно, всем наказано молчать. И я не знаю, что со мной случилось." - "Так и есть, княжна. Вы ж знаете отца, его боятся все, даже соседние князья, а что уж говорить о слугах." - "Зухра, ведь ты моя подруга, ты, как сестра мне. если уж не от тебя, то от кого узнаю я всю правду? Что говорят в народе обо мне и об Али? Как получилось, что живой осталась? Я в пропасть бросилась, я это помню. Неведомая сила ли спасла? Какой бы горькой ни была та правда, ты расскажи ее." - "Куда уж горше и печальней! Я расскажу тебе, княжна, всю правду, но чтоб отец об этом не узнал. Иначе мне не жить на этом свете. Не знаю, хорошо ль я поступаю, но лучше б вам не знать ту правду. . . всю." Зухра поведала княжне, все то, что видела и знала. А, выслушав ее, княжна сказала: "Теперь я знаю кое-что. Но ты, Зухра, не все сказала." - "Нет, все, княжна. Все то, что знала." - "А почему наш Замок называют "Замком коварства и любви?" - "Зачем княжне знать все, что говорят в народе?"
- Люди считают меня коварной, но где же справедливость? Выходит все всё видели и знали, в чем же тогда моя вина? И в чем мое коварство? Все слышали, как предлагал Али бросаться в пропасть вместе, но никто не слышал, что сказала я: "Ты прыгай первый, я же за тобой".
- Да, это так, но бросился лишь он.
- Я бы сдержала слово, если б не Дружбан. . . или какая-то неведомая сила, что помешала мне.
- Я не сужу, я этого не знаю. Но люди очень любят пастуха.
- А я, выходит, не люблю? Я больше жизни и сейчас люблю Али.
- А люди думают, что скоро, очень скоро вы навсегда забудете Али. Отец ваш не отступится и замуж вас непременно выдаст за другого. Коль не сейчас, - так после вы предадите бедного Али.
- Мне странно слышать это. Молились, чтоб Аллах оставил жить, Когда ж Он пощадил - коварною назвали. И, правда, кто теперь поверить может, что я и до сих пор люблю Али. Его уж нет, а я еще жива. Как будто после смерти одного любовь меж нами умерла. Видать, и зрячие слепы, но я слепцам раскрою скоро души. Незрячие прозреют завтра. Гость еще в Замке иль удалился восвояси?
- Сегодня выехал с утра.
- Напрасно, жаль. Ему бы завтрашний урок пошел бы впрок.
- Перед отъездом, говорят, он очень сомневался в вас. Быть может, я одна вас знаю. . . и верю вам.
- Вот почему отец так странен. В глаза старается мне не смотреть, а мне и в голову такое не пришло. Благодарю за правду. Ты настоящая подруга.
И с пальца перстень бережно сняла княжна и на ладони подала служанке.
Зухра тот перстень долго не брала, боялась даже на него взглянуть, то был любимый перстень Дауты.
- Бери, бери на память. Его любил Али безмерно. Мне больше он не надобен, тебе же надо жить и помнить нас. И помни, что на свете ничего нет выше счастья быть любимой и любить. Прощай, Зухра, не плачь и не суди нас строго.

Зухра ушла, а Даута одна осталась с темной ночью да с тяжким грузом на душе. "Клятвопреступница". Какая рана в сердце - больнее, чем удар кинжала. Выходит - предала она Али, свою любовь. И этого им показалось мало. Зачем тогда они вернулись в Замок? Да за благословением отца. Она надеялась - отец поймет, простит их. "А что прощать? Любовь? Как заблуждалась я тогда!" Отец так черств и холоден душою. Его гордыню ей не одолеть. Он с ней и в детстве по душам не говорил. Отец свои решенья не менял и никогда не отступал ни в чем. Зухра была права: он рано или поздно найдет в мужья ей старика, но богача. Еще вчера казалось ей, что совесть его мучила, что чувство собственной вины ему покоя не дает. Теперь же все понятно. Не смерть ее его пугала, а позор. Не объяснить ей ни отцу, ни людям того, что до сих пор она невинна. Свою любовь и честь свою решила она одним поступком защитить. Даута видела: она окружена охраной и не может свободно выходить гулять, как прежде. За ней следят днем слуги, а ночью стережет один Ахмед. Он предан князю, как никто другой и отвечает лично за нее. Ох, лучше бы они упали еще тогда, когда Али нес на руках ее по жердям на скалу. В воспоминаньях нету проку. Ошибку ту исправить надо и чем быстрей, тем будет меньше мук. Вернувшись к той скале, она сумеет поправить все, сейчас это зависит от нее одной. Никто, ничто ее не остановит. Она решилась. Встала ночью, поближе к утру, и вышла. За дверью, как всегда, стоял Ахмед. Он не дремал, чтоб голову не потерять свою, исправно службу нес.
- Княжна, нельзя вам ночью покидать свои покои, так повелел отец ваш, старый князь.
- Ахмед, я знаю, только мне не спится, и я решила прогуляться здесь. Из Замка выходить не собираюсь. Я думаю, беды в том нет особой, да я сама и не пойду, ты будешь рядом.
- А куда княжна желает? В гостиную, проголодались?
- Пойдем в подвал, я никогда там не была. Отец на свадьбу обещал открыть большую бочку лучшего вина, я б на нее хотела посмотреть.
- Ну что ж, княжна, пожалуй, это можно. Ахмед взял факел, и они пошли.
- При случае скажи отцу, пусть он откроет бочку ту на тризну.
- А что это такое?
- Такой обычай у славян, отец все знает. Народ без слез пусть выпьет за любовь. Она того, поверь мне, стоит.
Они по лестнице крутой спустились и подошли к большой дубовой двери. Ключ от замка висел там на стене. Замок большой и ключ немалый тоже.
- Ну что ты смотришь? Открывай скорей!
- Сейчас. Я только факел вставлю в нишу.
- Дай подержу, коль он тебе мешает, - и факел забрала из рук его.
Ахмед открыл замок и ключ повесил, толкнул он дверь, и та со скрипом подалась.
- Спускайся первый, я следом с факелом пойду. Ахмед чуть-чуть спустился вниз. Почувствовав, что
факел далеко, он обернулся и увидел вдруг, как дверь в подвал захлопнулась за ним. Он бросился назад, но было поздно. Княжна уж вешала на место ключ. Он растерялся и не мог понять, зачем княжна закрыла дверь.
- Княжна, зачем вам эти злые шутки? За вас я отвечаю головой. Ведь этим вы меня убьете.
- Ахмед, я знаю, но иначе не могу. Другого выхода нет у меня. Я тебе слово в том даю, что твою голову отец не тронет.
- Княжна, я ваше слово знаю, только князь. . . Как бы сказать вам мягче?.. Отец ваш даже вас не станет слушать!
- Ахмед, мне некогда с тобою спорить. Все прояснится утром. Я думаю, рассвет ты встретишь после того, как я с ним попрощаюсь.

И быстро удалилась Даута. Вернулась в спальню, праздничный наряд надела, в котором танцевала перед бегством. Чтоб не привлечь вниманье сторожей, без факела она из Замка вышла. Через горбатый мост перебежала и перешла дорогу. Вдруг выкатилась из-за туч луна, как будто бы из плена убежала, и ярко осветила все вокруг. Княжна уже стояла возле клумбы. На ней росли одни лишь только розы - ее любимые цветы. Ночь тихая ее очаровала. Она все медлила, боясь неосторожным движением вспугнуть тишину, разбить гармонию волшебной ночи. Прихлынула к измученному сердцу вдруг радость жизни. Луна светила ярко, и при свете ее княжна стояла молча среди цветов и красоты ночной. Холодной свет, падая на розы, изменил их по-своему: красные - темнил, желтые - золотил, белые - серебрил. Причудливо стояли кусты, застыв в немом ожидании. Вдруг ночь тихонечко вздохнула, воздух ожил, и поплыл терпкий аромат хвои, смешанный с тонким запахом цветов. Ночь была безмолвным, но живым царством. Княжна смотрела на цветы - те доверчиво повернули к ней головки. Они просыпались спокойненько,'как дети, смешно вытянув и чуть сжав лепестки-губы и улыбались, будто причмокивали в ожидании поцелуя.

Тук.. . тук. . . тук.. . Что это? Будто дятел за тридевять земель в тридесятом лесу дуб усердно врачует, или дождинки стучат о листья. Но то не носатик и не дождинки, а старые сухие хвоинки. Они росли вместе, жили, любились и теперь, обнявшись, вместе летят в последний путь. А внизу орешник раскинул широкие листья. Вот хвоинки и стучат, пробивая их. . .

А она и Али прожили всего ничего и даже умереть Не суждено им вместе. . . Надо спешить, последний рассвет уже близок. Она сорвала лишь две розы - красную для Али и белую - себе и поспешила к скале Али. Два бревна по-прежнему лежали, соединяя гору со скалой. Она вспомнила, как на руках переносил ее Али. Она еще тогда боялась, вся дрожала, закрыв глаза от страха. Сейчас по ним она прошла спокойно, а пройдя, столкнула бревна, они уже ей были не нужны, и те упали, глухо ударившись о камни, но Даута на них внимания совсем не обратила. Княжна была занята другими мыслями. Она упивалась рождением дня. Этот день - ее последний день. . . Вот-вот он обласкает ее своими лучами в последний раз. Напрасно мы думаем, что день каждый раз просыпается. Каждый день он рождается заново, поэтому день на день никогда не похож. Все дни разные, просто мы этого не замечаем, мы судим о дне чаще по погоде. Она вспомнила о Бермамыте, как они с Али на небе были. Знамение, наверное, исполнится, им вместе быть на небесах. Уж солнце засияло и озарило небеса, до Замка луч его придет попозже, примерно, через полчаса. Вот столько жизни отпустила себе заведомо княжна. А в Замке люди пробудились и засновали по двору, наверно, ищут все княжну. Не Замок, а большой базар - шум, беготня да гам. Чтоб время попусту не тратить, княжна им крикнула:
- Я здесь.
И словно замерла округа - ни бега и ни шума. Оста
новились, в недоумении стоят, увидев на скале княжну. Весь Замок высыпал во двор, такого от княжны не ожидали. А вот и князь в белой рубахе спешит и на ходу черкеску надевает.
- Вот и собрались все на тризну. Ахмеда что-то не видать. Отец, прикажи выпустить Ахмеда.
Приволокли Ахмеда, он был повязан, в кандалах.
- Теперь я вижу, все собрались. Молчите, я одна успеть сказать вам все должна. Мне жить осталось полчаса. А потому, я буду говорить сама. И ты, отец, не возражай. Не то я брошусь вниз без слова , а мне вам хочется сказать, что на душе.. . перед последнею дорогой.

Вернулись в Замок мы с Али за благословением твоим. Мы думали, что ты поймешь. Простишь, за что, - не знали сами. О, как наивны были мы! Гостя, погрязшего в разврате, в чревоугодии и пьянстве, ты сам охотно пригласил. Он родовитый и богатый. С простолюдином бедным, порядочным и честным, род княжеский связать не пожелал, не захотел кровь благородную мешать. Позора, видите ль, боялся. В роду бесчестье - хуже смерти. Я это знаю с малых лет. Но мы с Али блюли законы предков, законы старины, а не законы рода, каких придерживался ты. Какого счастья дочери желал? Любовь же для тебя - потеха. А о любви большой ты даже думать не желаешь - и напрасно. К тебе, отец, всего три просьбы. Кивком ты должен дать понять, что ты согласен их исполнить. Первая просьба - жизнь Ахмеда. Тебе он верою служил, его намеренно я обманула и заперла в подвале. Но слово я дала, что жизнь ему оставишь ты. Снимите с верного слуги позор и кандалы.

Князь голову вниз опустил, понять дал, что согласен. Ахмеда тут же расковали.
- Вот, это честно, справедливо, безвинного казнить нельзя. Теперь вторая просьба. Мне помнится, хвалился ты, что бочку лучшего вина ты выкатишь на мою свадьбу. Ты видишь, свадьбе не бывать, так выкати ее на тризну.


Сейчас пусть люди выпьют за меня, а тост пусть скажет тамада, наверное, впервые без прикрас.

Согласно голову князь опустил. Тут из подвала выкатили бочки - и не одну, а целых три, чтобы на всех хватило. Рога и чаши всем раздали, а князю - в золотой оправе. Открыли бочки, вино налили в чаши и рога. Нашли и тамаду, но тот, привыкший к словесам, был потрясен до глубины души, не мог произнести ни слова. Из-за бегущих слез, невнятно всхлипывая, бормотал:
- Княжна, княжна, зачем нас оставляешь?
- Сегодня не в ударе тамада. Теперь я тост скажу сама. Не тост, а исповедь мою внемлите. Как только первый луч падет на чашу, полную вина, и оно жизнью заиграет, я тост закончу говорить, а вам останется лишь выпить за жизнь мою до капельки, до дна. Чтоб в вас моя любовь жила. И вы все помнили б меня. А что случилось и случится, в том не моя вина. Налей, налей в рог красного вина! А кто коварен, о том не мне судить, а людям. Отец, не вижу в роге у тебя вина. Быть может, ты теперь поверишь, что есть любовь, та, что превыше жизни. Любовь никто, ничто не остановит, и даже смерть над ней не властна, ей жизнь одной дана на вечность.

Отец стоял в рубашке белой, по ней вино, как кровь, бежало. Волненье руки выдавали, они, как лист осиновый, дрожали, в глазах безвыходность и страх, молитвы шепот на устах. Князь в горе ничего не замечал. Впервые пил, как будто не вино, а человечью кровь, кровь дочери своей, боясь разлить хоть каплю жизни.
- Отец, забыл, забыл ты, а может, не познал огонь любви, в котором разом все сгорает - и разум, и душа, и тело. И ты уж сам себе не властен, тобою правит лишь любовь. Любовь приходит, отражая солнца лик в сердцах людей. Она у каждого своя. Отец, кто не познал любовь, тот жизнь, конечно, прожил зря. Я исповедь начну, пожалуй. Вот-вот луч солнца упадет на ваши чаши. Я мать свою не помню и не знаю. Она упала с лошади, разбилась, меня вскормила грудью мать Али. Их молоко ничем не отличалось, но ласку помню матери Али. Заботу, доброту ее души мне не забыть. Она любила меня не меньше сына, но ласки больше доставалось мне. Когда я подросла и начала учиться, я не могла никак понять, учили лишь одну меня, Али учиться запретили. Неблагодарность рано я познала. И я сама тайком Али учила, он все хватал, играючи, шутя. А позже, в благодарность, он обучал меня езде на лошади. А сколько песен обо мне и для меня сложил! Ведь песни все, что пел Али, вы и сейчас поете, но даже и не знаете об этом. Любили с детства мы друг друга, но лишь боялись в том признаться, пока не прибыл в Замок гость. А мать Али с отцом погибли, спасая твой табун от злых абреков. Ты все забыл, отец, или не хочешь помнить. Гордыня душу заслонила. Простолюдин и бедность не порок. Порою бедные душой богаче.

И третью просьбу выполни, отец. Пообещай, что слуг-простолюдинов не будешь никогда насильно выдавать или женить, лишь только по любви.

Князь молча склонил голову в знак полного согласья.
- Где настоящая любовь - коварства не бывает. Я докажу всем, что любовь всегда жива, а настоящая, как наша, и после смерти будет жить в легендах. Стоит же вечно Эльбрус в своем наряде подвенечном, сияя белизной и чистотою, нам о любви напоминая.

Отец и дочь смотрели друг на друга и понимали хорошо, что это их последний спор, хотя отец и слова не сказал. Ничто на свете дочь не остановит - он сердцем чувствовал, что дочь навек теряет, а с нею все, что на свете дорого ему. Жизнь без нее - бессмысленна и тленна. И он почти готов пасть перед нею на колени и попросить прощенья; быть может, он и пал бы, но дворня вся стояла во дворе. Отцу гордыня помешала. Он дочь прекрасно знал свою, коль та решилась - не отступит. Что делать бедному отцу? И он держался из последних сил. Молчал, а слезы не по воле катились сами по себе, он их не чувствовал, не замечал, смотрел на дочь, пока она жива. Остался миг - и он один. Один! О, ужас! Он виновен!
- Открою вам секрет Али, он сам меня во сне просил: пусть люди пьют нарзан и безболезненно живут и верно любят. Источник тот у дуба, на поляне, там камень серый поднимите - и ключ вам бодрость принесет. И на здоровье пейте. Я выздоровела благодаря ему. Уж солнца луч спустился в балку, и я хочу еще сказать. Пусть на этом месте льется вино рекой - за здравие любви!

Вот солнца луч меня коснулся и в чашах ваших отразился. Пора вам, да и мне пора. Рог осушите весь до дна. Такая, видно, у меня Судьба. Прощайте, помните меня. Страданий горьких чашу я изопью сейчас, но после вас. Пей, пей, отец, в том роге не вино - любовь иль кровь моя, теперь тебе лишь одному судить.

Рог выскользнул из рук отца, ударившись о камни, рассыпался ненужным хламом, а ободок из золота неспешно в речку укатился. Вдруг князь услышал голос дочки: "Али! Иду к тебе!"

И птицей в пропасть бросилась княжна. И в этот миг река вдруг выпрыгнула из берегов, и волны нежно княжну в полете пеной подхватили, не дав удариться о камни. Али забрал свою любовь, Вопль ужаса потряс ущелье. Отец за голову схватился.
- О дочь моя, ну что ты натворила!?

Он побежал скорей к скале, чтобы хоть тело дочери увидеть. Но сколько ни искали - ни тела и ни крови не нашли. Али успел опередить отца Дауты. Князь думал, что еще не поздно, и приказал с горы скатить огромный камень, чтоб русло речки перекрыть и тело дочери найти. Дворовые умело отвалили камень, и он скатился прямо в речку. Вода немного поднялась, но обошла огромный камень. Али ничем не остановишь. Ушел и Дауту унес с собою. Отец молил хоть мертвую оставить дочь старику-отцу, чтоб мог он похоронить ее и по обычаю на кладбище ходить - печаль излить словами и слезами. Мольбы его остались без ответа: Али не пощадил его седин.

Год после гибели княжны казался вечностью. Вину князь, кажется, свою признал, хотя ему от этого не стало легче. На сердце камень горечи остался, не утопить его в вине. Князь целый год, день в день, по утрам рубашку надевал, ту, белую, что вся в вине иль в крови дочери, в одном и том же одеянии на камень к речке приходил. Тот камень люди "Плачем" называли, и целый день с него князь не сходил. Ни ветра, ни мороза, ни ненастья князь будто не замечал. Ему туда носили пищу и там кормили. Здесь же молился, плакал и страдал. На камне том князь жил, лишь в Замке ночевал, и то его насильно уводили.

В тот день, когда исполнился год гибели княжны, князь долго и неистово молился: просил прощения у всех и слезно умолял дочь Дауту забрать его к себе. Невмоготу жить стало князю старому на свете. Когда за князем вечером пришли, чтоб в Замок на ночь увести, его на камне не нашли. Напрасно все ущелье обыскали: князь словно в воду канул. То ль прыгнул сам, то ль упросил дочь взять его к себе, но только люди князя больше не видали. Так гордость князя и его коварство две славных жизни погубили, не пощадив и самого его.

В ущелье Аликоновки, недалеко от Замка, источник жизни бьет ключом, мы с благодарностью нарзан из него пьем. То людям дар здоровья от Али.

А вот и Замок. Здесь сказала Даута: "Пусть на этом месте льется вино рекой за здравие Любви!" И оно льется тут по сей день. На этом месте ресторан стоит "Замок Коварства и Любви". А перед самым входом в Замок, на стене висят два рога. .. и немалых. И перед тем, как вам туда войти, их со стены снимают, божественным напитком наполняют и полные вам в руки подают. Тот рог, что ближе к сердцу, что слева на стене, с любовью через свое сердце мужчина избраннице передает. В "Замке Коварства и Любви" всегда тост поднимают первый - "За верную Любовь!" За первым тостом следят строго, а остальные просто не считают.